Сергей Сергеев-Ценский – писатель, прошедший в своем творчестве сложную эволюцию. Его ранние произведения, относящиеся к первому десятилетию XX века, отличаются предельно насыщенным стилем, своего рода «наслоениями» образов и метафор.
Ключевое из них – роман «Бабаев» (1907), главным героем которого является поручик – посвящено жизни армейских офицеров. По содержанию его можно сравнить с «Поединком» Куприна, а по форме и настроению – с «Мелким бесом» Сологуба. В результате получается крайне необычный гибрид – произведение, характерное по сложности и яркости стиля для «серебряного века», которое, вместе с тем, нельзя однозначно отнести к какому-либо направлению. Ближе всего «Бабаев» к символизму, однако можно в нем увидеть общность с произведениями Леонида Андреева, черты, характерные для экспрессионизма и даже оформившегося намного позднее экзистенциализма.
В романе мир представлен как бы в преломленном восприятии, через странную призму; безумие обыденности, обычно скрытое, вылезает наружу, представляя привычные будничные картины в искаженном, неузнаваемом виде. Подобное происходит, например, в диалоге Бабаева с его знакомым офицером Качуровским после занятий на плацу:
«– Что за гадость! И ведь никакого смысла нет! – крикнул Бабаев.
– В чем нет смысла? – зло и медленно спросил Качуровский, стукнув зубами.
– В вас нет смысла! Вы – сплошная нелепость! – вдруг придвинулся очень близко к Качуровскому Бабаев и посмотрел ему прямо в серые круглые глаза.
Три года он был в его роте и никогда не видал его так близко. Из дряблых красных мешков под глазами выкатились противно мягкие щеки; у крыльев носа они обвисли, срезанные косыми морщинами; жесткие усы торчали прямо в стороны, дождь повис на них каплями. Над лицом башлык плаща поднялся, как измятый дурацкий колпак из сахарной бумаги.
– В вас нет никакого смысла! – спокойно повторил Бабаев. – Хоть бы застрелились вы, что ли, а?»
После «Бабаева» Сергеев-Ценский сосредоточился на своем основном цикле – эпопее «Преображение России», включающей 12 романов, повести и этюды, над которой он работал в общей сложности около 40 лет. В эпопее, описывающей изменения в российской жизни в начале XX века и в первые годы советской власти, писатель демонстрирует постепенный уход от стиля, выработанного в «Бабаеве». Наиболее интересными в ней мне представляются первые три романа – «Валя», «Обреченные на гибель» и «Преображение человека». Насыщенность стиля в них меньше, чем в «Бабаеве», однако в романах сохраняется специфическая, необычная атмосфера, самобытность Сергеева-Ценского.
Отдельно стоит выделить в этом цикле также повесть «Пристав Дерябин». В ней дается портрет пристава, неожиданно приобретающего черты какого-то древнего исполина или даже стихийной, слепой силы. Он представляется титаном, стоящим на страже власти, олицетворением механически карающего закона. Этот образ поражает своей мощью, вызывая смешанные чувства – одновременно ужаса, возмущения и в чем-то восхищения его силой и цельностью.
Более поздние произведения Сергеева-Ценского демонстрируют постепенный переход к реализму. В продолжении «Преображения России» он описывает предреволюционные события и сражения Первой мировой войны; кроме того, писатель создает отдельную трилогию «Севастопольская страда» о Крымской войне и осаде Севастополя. Ближе к концу жизни (а прожил он долго – с 1875 года до 1958) Сергеев-Ценский приобретает весомый официальный статус, становится лауреатом Сталинской премии и академиком. Однако нельзя сказать, чтобы его произведения сделались при этом бесцветными; они сохраняют психологическую глубину, остаются увлекательными, персонажи – запоминающимися.
Замечательный штрих, показывающий, что Сергееву-Ценскому удается сохранить свою оригинальность – концовка эпопеи «Преображение России» в этюде «Свидание», где описывается судьба нескольких основных «сквозных» персонажей цикла. Эта концовка проникнута ощущением какого-то печального сарказма, перечеркивающего пафос заглавия эпопеи и как будто придающего новый смысл всему произошедшему. В этюде один из героев, который, как выясняется, стал выпивать, дает слово отказаться от бутылки, заявляя, что «уже перемог себя». Однако завершается текст следующим образом:
«– Ливенцев поднялся и поклонился, улыбаясь, сначала Тане, потом Еле и другим. И, продолжая улыбаться, довольно вкрадчивым тоном, поглядывая на Елену Ивановну, но обращаясь больше к Матийцеву, заговорил:
– Вы присутствуете, товарищи, при знаменательном акте преображения человека. Человек этот на ваших глазах избрал себе новый путь и стал на него твердой ногою... Так вот, может быть, вы разрешите ему, как это в просторечии говорится, посошок на дорожку, а?
– Ни за что! – крикнула Елена Ивановна. – Ни под каким видом! Никаких посошков на дорогу!..
Ливенцев посмотрел на нее продолжительно, как бы померкшими несколько глазами, но все так же продолжая улыбаться, и сказал: – Какая же вы хорошая, Елинька! Но зачем же вы так волнуетесь, не понимаю? Разве вы не видите, что я просто-напросто пошутил...»
Однако тон, взятый Сергеевым-Ценским в этом эпизоде, в том числе упоминание о «померкших глазах», заставляют предположить, что на самом деле Ливенцев вовсе не пошутил. Выходит, что долгое, мучительное, драматическое преображение человека в «Преображенной России» приводит в конечном итоге к… алкоголизму!
Текст: Дмитрий Никитин
