Слева от меня вроде бы кресло пустовало. Но чувствую, будто волна какая-то. Поворачиваю голову: он.
Честное слово, ниоткуда. Материализовался. Вениамин Борисович.
"Что с вами, синий свитерок? / В глазах тревожный ветерок..."
Спектакль закончился, все зашумело. Поворачиваю голову: снова никого. Щелк - и испарился. Но перед тем, как смыться, облако отчетливо произнесло - я точно слышал - его голосом: "Политехнический - все-таки какая удивительная аура у этого зала".
Все это было очень по-булгаковски. Грех было не вспомнить, что когда-то Смехов на Таганке играл роль Воланда в спектакле "Мастер и Маргарита", от которого многие тогда с ума сходили.
А если говорить теперь о титулах, то Смехов десять лет назад от присвоенного звания отказался: десятилетия до этого не замечали, зачем ему - теперь-то. Теперь он объясняет: "Никогда ничего для себя не просил. Может, и хотел, но удержался". Возможно, оттого как раз, что слишком искренне произносил когда-то монологи Воланда со сцены: "Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, особенно у тех, кто сильнее вас".
Пароль к артисту Смехову - он сам раскрыл слова, которыми описывает свою жизнь: "как интересно!". Ему все в жизни и в его профессии - интересно. А оттого и главное в нем: Смехов всегда загадочен и интересен. "Верю в искусство, - говорит, - для которого главные в стране - простые люди моей Родины".
Пока все тосковали в пандемическом угаре, у Смехова была такая "болдинская" весна - "Я дописываю книгу "Жизнь в гостях", а все три моих спектакля - "Флейта-позвоночник" в Театре на Таганке, "Пастернак" в "Гоголь-центре" и "Иранская конференция" в Театре Наций отменились в марте, в апреле, отменились в мае и переносятся на будущее". Он дописал свои воспоминания, и его книга "Жизнь в гостях" уже вышла в издательстве "Старое кино" - к 80-летию автора (десятого августа).
А почему "в гостях"? В каких "гостях"? И детство в коммуналке - тоже, считай, "в гостях". Отец, вернувшийся с войны, внушил любовь к стихам и слову - и к Маяковскому. И думал вроде стать писателем - а стал учиться в театральном, потому что удивил экзаменаторов: как прочитал "В сто сорок солнц закат пылал, в июль катилось лето…". И в Щукинском училище, откуда со второго курса Смехова (вместе со Збруевым) чуть не отчислили, - кому-то показалось, слишком скромен (зажат), не "в гостях" ли он в театре. ("Мне было 17 лет, и это стало для меня настоящей трагедией. Я упал в обморок на руки моих однокурсников").
И получив "вахтанговскую" выучку, вдруг попросился в Куйбышев (Самару). И через год, вернувшись, очутится, как он говорит, посреди "серьезной бури в атмосфере мирового театра" - на Таганке. Здесь он станет Воландом (не только им) - но за пределами театра зрители кругом, как под гипнозом, в нем узнают Атоса. Потом еще не раз перевернется все - в Германии (и не только) он даже будет ставить оперы.
Оглянется - и удивится вдруг: "почему все текущее двадцатилетие предоставленной мне свободы (в честь получения в 2000 году скромной пенсии гражданина РФ) я чувствую себя окончательно счастливым и загруженным человеком"? И в кино сыграл больше, чем в прошлом. И телепроекты. И всю страну, и полмира исколесил - желанным гостем.
Необъяснимо в жизни многое. Кто у кого в гостях на этом свете, почему судьба идет вот так, а не иначе? Он объясняет: книга про это - про необъяснимое.
Про то, на что, возможно, нет ответов.
У Смехова здесь восемь глав - десятилетние отрезки жизни. Вплоть до сегодняшнего дня - четырех важных для Смехова спектаклей (по Евтушенко, Маяковскому, Пастернаку, плюс "Иранская конференция" в Театре Наций) и фильма "Земля Эльзы" (с Ириной Печерниковой), премьеру которого затянул карантин.
Смехов вспоминает, что когда-то Белла Ахмадуллина сказала о гениальном драматурге и поэте Николае Эрдмане: "он был обделен талантом собственничества".
Родные, говорит, его все время в том же уличали: нет даже дачи.
Вот еще из того же любимого Смеховым Эрдмана: "Что вы все время говорите: "искусство, искусство"? В настоящее время торговля - тоже искусство!" - "А что вы все время говорите: "торговля, торговля"? В настоящее время искусство - тоже торговля!"
Талант Вениамина Смехова и главное его искусство - раздавать себя. И сдачи не просить.
* * *
Рекорды "Антимиров" (из рассказа Вениамина Смехова)
Накануне Любимов призвал всех желающих подавать заявки на участие в этом вечере. В то же самое время завлит Левина повесила объявление о том, что завтра на первую репетицию вечера поэта Вознесенского вызываются... Дальше перечислялись - Золотухин, Высоцкий, Демидова, Ира Кузнецова, Хмельницкий, Васильев, и все.
Как же подавать заявки, если уже все решено? - сказал я Любимову. Нахамил, в общем. А он искренне удивился: как решено, кем решено? И в этот же день к списку была приписана карандашом моя фамилия.
Так я, решивший было уходить из театра в литераторы, потому что не сложилась актерская судьба, попал в число участников этого вечера, ставшего скоро спектаклем "Антимиры".
Попал - и вышел, уже ощущая себя актером Театра на Таганке. За это я на всю жизнь благодарен музе Андрея Андреевича Вознесенского. Дальше были репетиции, был ошеломивший зрителей спектакль и сам Вознесенский, читавший свои стихи.
Вечер "Поэт и театр" открыл вступительным словом Любимов - о том, что великая драматургия всегда писалась поэтами, и только XX век лишил сцену поэзии, презренная проза восторжествовала, и что мы теперь хотим вернуть драматургии ее первоначало, - поэтому у нас Вознесенский. Потом Андрей говорил что-то о значении поэзии в театре и, помню, вдруг заметил: "Все поэты идут в театр, а вот - боком проходит Виктор Боков". Опоздавший поэт Боков как раз в это время пробирался в зал, каким-то боком... Все тогда происходило так - лихо, весело, празднично.
Успех был потрясающий, и в начале февраля родился собственно спектакль "Антимиры" - уже как репертуарный, как равноправный член коллектива спектаклей Театра на Таганке (их тогда было всего три).
На первом спектакле был Артур Миллер, и по окончании Вознесенский, полюбивший всех нас, но выделявший двух исполнителей его (и нашей) любимой поэмы "Оза", позвал меня с Владимиром Высоцким в кабинет Юрия Любимова. Потом мы с Володей передразнивали, не зная английского языка, как Вознесенский разговаривал с гениальным Артуром Миллером - абсолютно по-русски, но слова были английские. Миллер его понимал. Он был восхищен спектаклем, ни слова не понимая по-русски, но, видимо, откликаясь на музыку этих конструктивистских текстов.
Во время того же спектакля, как я потом узнал, Константин Симонов и Алексей Арбузов нашептали Любимову про меня, что я хорошо читаю Вознесенского. После чего Любимов обратил на меня свое окончательное благосклонное внимание, и - еще раз спасибо Вознесенскому и этому спектаклю - я поверил в себя как в актера.
"Антимиры" шли очень много лет. Завершились они в год смерти Высоцкого или через год, когда стало ясно, что все расползлось.
Поразительно, как Любимов угадал потребность самых высоких слоев умствующей интеллигенции, осмысленных граждан (чудное выражение Димы Пригова) страны. Эти осмысленные граждане до сего дня попадаются в дни моих гастролей или больших поездок в самых разных местах - и в России, и в Америке, Австралии, Германии, Израиле, Франции. Приходят с выцветшими программками, вот в шестьдесят каком-то году вы мне подписали, подпишите и сейчас. А программка пестрит подписями... В этом спектакле все были хороши - и Алла Демидова, которая "Мерилин Монро", и Аида Чернова, замечательная пантомимистка, игравшая "Стриптиз" (а читал его Валерий Золотухин). И Толя Васильев, и Сева Соболев. С Зиной Славиной мы триумфально читали "Париж без рифм". (Режиссер Петр Фоменко был постановщиком у Любимова - и "Антимиры", и "Павшие и живые" во многом, к слову, своим успехом были обязаны ему.)
В "Антимирах" торжествовало абсолютное безрассудство русского театра, который хочет прорваться куда-то туда, где его не ждали. Стихи магическим образом складывались в сюжет. "Знаешь ли, - сказал мне как-то мой друг, увы, покойный, прекраснейший артист и профессор Вахтанговской школы Юрий Авшаров, - а в этом спектакле есть герой. Казалось бы, все стихи разрозненны, но есть герой. Это - Время"... И еще Юра сказал, что не видел такого театра, чтобы люди так любили друг друга. Это не было правдой абсолютной. Но в белом пространстве подиума, куда усадил нас Любимов, мы так слушали каждого, кто выходил читать, что возникала общая сердечная соединенность.
Однажды Андрей, вернувшись из Парижа, прочитал в конце знаменитый "Политехнический" (он обязательно должен был читать это стихотворение), а потом позвал нас с Володей к себе. Мы приехали, он подарил нам по диску - для тех времен это было изысканно и красиво: пластинки стихов Андрея, которые читал сам Андрей. Мне он написал какие-то милые слова, а Высоцкому - незабываемо коротко и сильно: "Володе - нерву века". Абсолютно снайперски в точку.
Как-то мы были в гостях у Андрея и Зои на Новый год (шестьдесят седьмой) - в компании с Майей Плисецкой, Щедриным, Майей Туровской. Новый год хозяева совместили с новосельем - они въехали в квартиру академика Сидоренко, и Зоя была еще недовольна, в каком виде академик оставил квартиру. Я пришел со своей тогдашней женой, а Володя с одноклассником и другом Игорем Кохановским (его песню Володя блистательно исполнял). Откушав и отпив, мы слушали, как Андрей читал свои новые стихи. А после итальянского шампанского, которое принесла Майя, Володя исполнил "Письмо с сельхозвыставки". Плисецкая начала смеяться на словах - "был в балете - мужики девок лапают, девки все как на подбор - в белых тапочках. Вот пишу, а слезы душат и капают: не давай себя хватать, моя лапочка!"... Тут Майя Плисецкая явила миру необыкновенные вокальные данные: она просто рыдала.. Это было время абсолютного торжества "Антимиров", на которые даже самые умные физики и лирики ходили по три-четыре раза.
(Из книги Игоря Вирабова "Андрей Вознесенский").
Источник: https://rg.ru/2020/08/10/atosu-80-let-veniamin-smehov-otmechaet-iubilej.html
