В саратовской консерватории завершился XI открытый Всероссийский конкурс молодых композиторов имени А.Г. Шнитке. Жюри в этом году возглавлял композитор и виолончелист Ярослав Судзиловский – наследник знаменитого артистического рода, семь поколений которого посвятили себя служению российскому искусству. В плотном конкурсном расписании Ярослав Сергеевич нашёл время и для того, чтобы ответить на наши вопросы.

– Ярослав Сергеевич, на встрече с участниками конкурса Вы признались, что не горите особенной любовью к классической музыке. Что именно Вы имели в виду? 

– Понимаете, в чём дело, – нельзя сказать, что я не люблю классическую музыку как данность. Речь шла о том, что классики XVIII века упростили гармонию, ритм и многие другие интересные вещи, существовавшие в эпоху Ренессанса. Считаю, что если бы они этого не сделали, возможно, музыка эволюционировала бы в какую-то другую, неизвестную нам плоскость, и не было бы этих стилистических конфликтов. А так я очень люблю Моцарта и Гайдна, даже не только как композиторов, но и как идеологов, философов.

– Иметь свою философию – это самое важное для композитора?

– На мой взгляд, одно из самых важных. Но я имею в виду философию не в смысле создания философских трактатов, а как комплексное, автономное личностное явление. В XXI веке композитор – это универсальная фигура. Он перестает быть композитором звуков и становится композитором жизни. Он сам компонует жизнь вокруг себя – движения людей и событий, исходя из своих представлений о композиции. А звуки – только составляющая этой композиции, так же как составляющая жизни. Это моё видение профессии.

– Расскажите, пожалуйста, о Ваших занятиях каллиграфией. Как Вы к этому пришли?

– У меня же, кроме музыкального, есть и художественное образование, получая которое я освоил и графику, и живопись, и скульптуру. В последние 15 лет я больше занимаюсь музыкой, а в каллиграфии как раз соединились моё графическое перо и необходимость очень точно записывать ноты. Так получилась каллиграфическая переписка партитур. Я ноты не набираю на компьютере, но пишу всегда очень дотошно. Мне важно записать каждую свою мысль, поэтому мне кажется, что каллиграфическое искусство очень важно. К тому же, оно уходит, умирает, а я люблю ноты от руки. Другое дело, что мне не нравится, что человек – по природе очень ограниченное существо такое отвратительное, что тело (руки. – Прим. авт.) за мыслью не успевает. Это раздражает. Хочу такой аппарат, который к голове подключаешь, и он сразу выдает запись партитуры со всеми моими мыслями.

– Как Вы относитесь тогда к исполнительской интерпретации?

– Если она убедительна, хорошо отношусь. Но для этого исполнитель должен быть очень высоким мастером, чтобы по-своему интерпретировать мою музыку. Дирижера пока не было ни одного такого. Я, к сожалению, не работал с Юровским и с Курентзисом… А вот недавно работал с одним хорошим оркестром, но дирижера дали… Мы друг друга не поняли. Я и сам как исполнитель допускал свою интерпретацию, что, в общем-то, эгоистично. Но, во-первых, я работал с композитором, во-вторых, моя интерпретация была убедительной. У нас по-настоящему убедить могут немногие. Это должен быть очень хороший музыкант, чтобы было, о чем с ним говорить, – не просто ноты прочел и заявил о своей интерпретации. Это не интерпретация, а выучка текста.

– А Вы не обращались к практике Рахманинова, Рубинштейна, которые сами дирижировали свои произведения?

– Есть у меня такая практика. Я уже сам стою за пультом ансамбля. Оркестром пока не дирижировал. Работаю и со своим, и с чужими ансамблями, и вообще композиторов ставлю за пульт, чтобы они сами дирижировали свои произведения.

– Возникло ощущение, что отношение к современной музыке не располагает к дружбе между исполнителями и композиторами…

– А это еще одна проблема нашего музыкального образования, теперь уже исполнительского. У них современной музыкой считается Дмитрий Шостакович. Но это же, извините… Уже более 40 лет, как он умер! Студентов же не учат играть современную музыку, зато учат играть Гайдна. Но опять-таки, а зачем? Я понимаю, если консерватория или университет берет на себя трудовые гарантии по распределению своих студентов после окончания вуза, тогда учи Гайдна, учись сонату писать, потому что у тебя есть заказ на это. И все довольны – одни играют своего Гайдна, другие обеспечивают их работой и зарплатой, тогда это оправданно.

– В таком случае я не могу не коснуться вопроса о реформе системы образования. Как Вы к этому относитесь?

– Если честно, я не понимаю, в каком направлении её реформируют. Потому что, если говорить о среднем и младшем звене, стало гораздо хуже. С детской школой – это вообще какой-то бред: бесконечная отчетность, немыслимые требования, программы все устарелые, какие-то триместры… Всё поломано. Такие предметы, как история и литература, предлагают изучать на выбор. Как это может быть «на выбор»? Я этого не могу понять! Значит, либо ты не читаешь, либо ты ничего не знаешь – выбирай. Какой тут выбор-то? Мне не понятно, кто делает эти программы. Стало гораздо хуже! По идее, надо собирать большую всесоюзную научную конференцию по проблемам гуманитарного образования. Вообще гуманитарного образования, включая музыкальное. Или же государство должно создать нужное для этих специалистов число рабочих мест, обеспеченное активами, то есть зарплатами, жилищным фондом и так далее, как было в Советском Союзе. Не знаю, может, проще построить жилищный фонд, чем реформировать систему образования… У меня нет ответа. Я уж молчу про нашу профессию, которой вообще нет в реестре профессий Российской Федерации – профессию «композитор». Я со своим дипломом не могу устроиться на работу. Я работаю как преподаватель, а не как композитор.

– А как же Союз композиторов?

– Союз – это общественная организация, в нём нет трудовых книжек. В СССР были, сейчас – нет. Сейчас все наши творческие союзы – художников, театральных деятелей – это общественные объединения. У нас нет, по-моему, даже письменных гарантий от профсоюзов сейчас. Навести во всём этом порядок – это буквально «начать и кончить», работы непочатый край по всем направлениям. Программы должны составлять профессионалы. В нашем случае композиторы – для композиторов, а не чиновники для композиторов.

– Вы возглавляете молодежное отделение СК «МолОт». Расскажите, пожалуйста, об этой организации.

– Я не просто его возглавляю, я его создатель. Это большая разница. Потому что когда вас назначают на какую-то готовую должность с готовой структурой, окладом и кадровым составом – это одно. А когда вам дается выжженное поле, без одного дома, одна печка, нет ни одного человека, и требуется сделать «город-сад» – это совсем другой коленкор. У нас в 2004 году по молодёжной линии было абсолютно выжженное поле. Старшее поколение себя как-то поддерживало, надо сказать, но не было организации, которая занималась бы молодыми авторами. В СК я вступал с программой, которую и реализую сейчас пошагово. Первым пунктом там значилось создание молодёжной композиторской организации в масштабах Российской Федерации, с вертикалью управления, а не по русской традиции, согласно которой «в каждом болоте свой кулик кукует». В целом могу сказать, что добился этого. Конечно, есть издержки. Люди разные везде. Где-то работают, где-то не хотят работать. Но все-таки только по нашей линии у молодых композиторов теперь есть пять собственных коллективов, 38 региональных организаций, собственный фестиваль, собственная типография. Всё это сделано за семь лет.

– А средства поддержки? 

– Поначалу, конечно, было тяжело. Я за свой счёт возил композиторов, потому что государство в нашей жизни вовсе отсутствует, а в СК тогда попросту не было средств. Только с 2011 года нас стали поддерживать. Я очень благодарен за эту поддержку. А сейчас дело раскрутилось. С нами уже считаются, понимают, что это уже бренд. Даже мечтаем о выходе на международный уровень. Я пока не знаю, как именно это произойдёт. Будет ли организовано международное отделение «МолОта», или он просто повысится в статусе – это как решит наш совет. Композиторы молодые, пусть сами решают! Почему, в конце концов, я должен все за них придумывать?

– Принимая в члены «МолОта», Вы каждому задавали вопрос: ради чего человек вступает и что хочет сделать? Это принципиальная позиция, что человек должен приходить зрелым, с каким-то своим взглядом?

– Да, конечно. Инфантилизм закончился. У меня раньше была как раз социалистическая позиция, что каждому птенчику по червячку. Это привело к тому, что люди сели на шею, перестали работать, а стали только требовать. Ничего нового! Поэтому я решил, что этот год – последний, когда я управляю организацией в старом формате: за всех прошу, езжу, всё подписываю, печатаю… Нет! Я за этот год был вынужден снять три своих премьеры, потому что пожертвовал время молодым композиторам! Мне даже спасибо не сказали, я уж молчу о том, что не получаю ни копейки за этот адский труд. И зачем мне это? Пусть кто работает, тот ест. Есть общий проект, значит, каждый должен понимать, какую лепту он вносит, и вносить ее. Или будут санкции.

– Может быть, ребята просто не представляют себе, с какой стороны подойти к организаторской работе?

– Все они представляют! Молодежь не такая глупая, как кажется! Когда до своей шкуры доходит, у них все получается. Она просто воспитана паразитически: «моя хата с краю, а остального ничего не существует». У них вообще отбиты понятия, ну скажем, о коллективной взаимопомощи. Давайте сейчас соберем молодежь, хотя бы саратовскую, и скажем: «Нам надо собрать кассу взаимопомощи! Давайте, с каждого человека по тысяче рублей в месяц. Сколько у вас будет тут желающих?»

– Думаю, что немного.

– А в Советском Союзе сдали бы все – по три рубля, или по сколько там они сдавали. Такие кассы были при каждом профсоюзе всегда! Сдавали, в сущности, копейки, но потом оказывалось, что у тебя есть резервная касса. Вот нужны тебе срочно деньги на ремонт, касса тебе выделяет какую-то сумму. Общее дело это называется! Этого не хватает России сейчас. А как без этого жить?

– Сложно. Но ведь, чтобы возродить это, у людей фактически должно поменяться сознание…

– Ломать не надо было! Сломать гораздо проще, чем создать. Не считаю я правильным этот путь: моя хата тут, а все гори огнем. Это путь беглого холопа, который сбежал от барина подальше, куда не доскачут, и стал там себе батьку Махно устраивать. Вот это их идеология, но не моя. Мы разные люди и в этих взглядах не пересечемся никогда.

– Как Вы думаете, есть ли будущее у профессии композитора в России?

– Дело вот в чём: я не знаю, что будет в стране. И никто не знает. К примеру, в 1991-м огромное количество интеллигенции думало, что мы вернёмся к Учредительному собранию, приедет белая эмиграция… Никто даже в страшном сне не мог себе представить ни малиновые пиджаки, ни рэкет, ни золотые цепи в палец толщиной… Никто даже не мог представить себе этого! Народа не знали своего собственного. А получилось чудовищно же… Как я могу сейчас рассуждать о будущем композиторской профессии? Первое, что необходимо – это принятие закона о том, что профессия вообще существует в России юридически. Второе необходимое условие развития – создание государственных рабочих мест для данной профессии при ведущих театрах, исполнительских коллективах…

– Но ведь это сразу повлечёт за собой госзаказ при нашем менталитете.

– Не исключено, но тогда они будут иметь право на свой госзаказ, а сейчас они на это не имеют никакого права. Даже притом что страна ежегодно выпускает около ста человек с несуществующей профессией. У нас только в Москве выпускаются 18-20 композиторов в год. А по стране – 15 консерваторий с кафедрами. Вот вам математика! Доколе же это возможно? Вот и ответ о будущем профессии в России. Потому что самый главный вопрос – это материальная сторона медали. У нас же нет элементарных конституционных, гарантированных нам условий для работы. Пока их не будет, мы можем фантазировать, сколько угодно, но это будут лишь мечты.

– Вы видите какие-то пути решения этой проблемы?

– Я же говорю, нужно собирать общероссийское собрание профсоюзов и поднимать эти вопросы. Их нужно срочно решать. Нам иногда говорят: «Что вы кричите, сейчас все творческие союзы в одинаковом положении». С одной стороны – да. Мы все уравнены. Но я еще раз подчеркну, что все другие творческие профессии закреплены официально! Есть художник, есть артист, режиссёр, осветитель. У нас даже этого нет! Об этом необходимо говорить и решать этот вопрос! Мы же не просим, в конце концов, того, чтобы нам просто так деньги давали. Мы готовы их зарабатывать. Но нам нужны условия, и прежде всего это законодательная база, которой у нас нет, трудовые места, где мы сможем реализовать свое право на труд как профессионалы. И не побочными профессиями вроде преподавателя, а по специальности. То есть если ты композитор – значит, и в трудовой у тебя записано: композитор. Конечно, ругать – ума много не надо. Поэтому если я смогу что-то сделать как гражданин, хотя бы для своей профессии, я буду счастлив.

Беседовала Наталья Григорьева