9 марта в саратовской филармонии стартовал XIII российский фестиваль имени Г.Г. Нейгауза, который в этом году открывал молодой талантливый пианист, лауреат международных конкурсов, солист московской филармонии Андрей Гугнин. Оказалось, что в детстве этого великолепного музыканта не с первого раза приняли в музыкальную школу, в роду у него были дворяне, канонизированные великомученики и казаки, о которых писал А.С. Пушкин, а самым интересным и самым сложным в музыке «педагогический внук» Нейгауза считает поиск свежести в исполнении известной музыки.
– Андрей, Вы звучите просто потрясающе. Учитывая Вашу молодость, это удивляет. Вы из музыкальной семьи?
– Да, можно сказать, что у меня музыкальные корни, потому что все мои бабушки и дедушки любили музицировать. Не на профессиональном уровне, но я знаю, что бабушка прекрасно пела, дедушка ей подпевал. Тетя моя – единственная из родственников окончила консерваторию, она тоже пианистка.
– Учились Вы тоже у нее?
– Нет. Притом что поддержка в семье, безусловно, была, учили меня совсем другие люди. Причем с первого раза меня в музыкальную школу не приняли. Но ни я, ни родители после одного прослушивания не успокоились. Меня отдали в частный лицей «Ступени». Это общеобразовательное заведение, при котором была музыкальная школа. Там со мной занималась Наталья Борисовна Смирнова – замечательный педагог. Я у нее прослушался, и она сразу загорелась, сказав, что обязательно нужно заниматься. Успехи я стал делать довольно быстро, потом учился в Мерзляковке, у Ольги Евгеньевны Мечетиной, последние два года – у Валерия Владимировича Кастельского, в училище – у Льва Николаевича Наумова, в консерватории – у Веры Васильевны Горностаевой. После смерти Наумова понял, что учиться хочу только у Горностаевой – продолжательницы традиций Г.Г. Нейгауза. Педагоги были дружны между собой, да и школа у них была одна.
– Получается, что доверенная Вам честь открытия XIII российского фестиваля имени Г.Г. Нейгауза закономерна.
– Получается так. Еще до поступления в музыкальное училище я много слышал о школе Нейгауза. Теперь я тоже к ней причастен.
– Вы сказали, что традиции музицирования впитали в семье. В Вашем роду были дворяне?
– Знаете, по материнской линии у меня действительно прослеживаются дворяне. Прадедушка и прабабушка были священниками – отец Тихон и Феврония. Их расстреляли большевики. Не так давно они были канонизированы, причислены к лику священномучеников. Отец – из яикских казаков. Можно в летописи проследить до конца XVII века, и у Пушкина встречается в произведениях – был такой атаман Гугня и бабушка Гугниха. По преданию, род Гугниных происходит именно от этого атамана.
– Вы собирали родословную?
– Специально не собирал, но в последнее время задумываюсь об этом все чаще. Интересно все–таки знать свои корни. К сожалению, пока не удается вплотную этим заняться.
– Вы удивительный мастер музыкальной интерпретации. Для Вас поиск музыкального образа – постоянный процесс?
– Конечно. Любое произведение, если музыка мне действительно нравится, и я берусь ее исполнять, приносит особые сладостные мучения, если так можно выразиться. Для того чтобы понять, как именно я хочу сыграть то или иное место, да и все произведение в целом, я подолгу сижу, просто играя одну строчку. Но это приятный процесс. Если нашел в прочтении произведения то, что для меня самого будет убедительным, то, скорее всего, это будет убедительным и для публики. Что замечательно, у великой музыки существует множество разных прочтений, поэтому каждый пианист может выразить что–то свое этой музыкой. Иначе и искусство не имело бы смысла. Можно было бы сделать какую–то идеальную запись и слушать ее. В том и интерес, что играть можно по–разному, и все эти варианты будут хороши. Конечно, есть какие–то общие законы стиля и формы, которые нельзя нарушать, но и находясь в рамках общих законов, можно сделать довольно много интересного.
– К слову о стилях. Пишут, что Ваше исполнение заставляет спорить и размышлять, потому что Вы высказываете позицию человека XXI века. Понимаю, Вам сложно прокомментировать то, что написали другие, вопрос даже не в этом. Сейчас в разных сферах искусства часто звучит эта фраза: рассмотреть произведение с позиций нашего времени. Учитывая, что мы не имеем права выйти за рамки стиля, изменить штрихи и многое другое, созданное композитором, каким образом можно привнести в исполнение свою эпоху, и нужно ли это делать?
– Непростой вопрос. Я думаю, что на музыкантское мышление любого современного пианиста неизбежно влияют все предыдущие исполнители. Если мы могли бы вернуться, к примеру, в начало XX века, когда записей было не так много, то увидели бы, что на пианиста практически ничто не влияло. Если человек что-то учил, максимум, что он мог сделать в плане сравнения себя с другими – сходить на концерт и кого–то послушать. Сейчас большинство музыкантов проверяют себя, слушая сотни разных записей в YouTube, и относятся к этому, надо сказать, очень критично. От этих «застрявших в ушах» прочтений, надо сказать, избавиться бывает очень сложно. Есть еще одна особенность: многие произведения обрастают определенными традициями исполнения, которые передаются из поколения в поколение, и никто давно не может объяснить, почему так надо, но все именно так играют. Мне всегда хочется посмотреть на произведение свежим взглядом. И, наверное, сейчас это самое сложное. Думаю, раньше эта проблема не стояла так остро.
– А Вы много слушаете других? И что делаете для того, чтобы посмотреть свежим взглядом?
– Знаете, я как раз стараюсь не очень много слушать, слушаю разве что нескольких избранных исполнителей. Конечно, всегда любопытно, что делают коллеги, но когда я сажусь учить произведение, мне важнее указания композитора в нотах, чем услышанное у других.
– Расскажите о программе, которую привезли в Саратов. О чем Вам говорит эта музыка?
– Если честно, я не привык выражать музыкальные чувства словами. Мне кажется, что это неизбежно упрощает восприятие слушателя. Но тем не менее… В первом отделении я играю «Романтическую» сонату Н. Метнера. Давно хотел взять в репертуар что-то из произведений этого композитора. Взял ноты, стал играть. Первая соната (хотя у Метнера их много) оказалась мне наиболее близкой – и по музыкальному языку, и по настроению. Кстати, она полностью оправдывает свое название. Она очень порывистая, чувственная, местами скорбная. Балакирева («Исламей») я взял, потому что мне показалось, что эти два произведения удачно дополняют друг друга.
– Кстати, о Балакиреве. Ведь «Исламей» – одно из самых трудных по технике произведений для фортепиано. Говорят, даже опытные исполнители не все рискуют за него взяться. Как решились?
– Пока молодой, наверное, и надо такое играть. Тем не менее, если продраться сквозь непростые технологические завихрения и сыграть музыку, не выставляя напоказ виртуозность, а пропевая мелодические линии, слушая богатство гармонии, то сложность отступит на второй план, и мы услышим просто очень красивую музыку. Во втором отделении прозвучит Сибелиус, фортепианные произведения которого я тоже недавно для себя открыл. Раньше слышал много его музыки, написанной для скрипки и оркестра, но он написал огромное количество фортепианных опусов. Осмелюсь сказать, что не все они гениальны, но многие по-настоящему замечательны. Сыграю сегодня две пьесы из 75-го опуса «Деревья» и из пятого опуса. Эта музыка очень легкая для восприятия и обаятельная. В ней не стоит, наверное, искать какой–то особенной глубины. Она просто свежая. Мне показалось, что она очень хорошо предваряет 75-й опус этюдов Шопена. Старался создать цельную композицию концерта, без резких перепадов.
– А на что-то, кроме музыки, у Вас остается время?
– Да, я с удовольствием читаю. Пока летел сюда, читал в самолете Бунина – «Жизнь Арсеньева». Стараюсь спортом заниматься, потому что многочасовые просиживания за роялем сказываются на здоровье не самым положительным образом.
– Спортом с детства занимаетесь? Каким?
– Можно сказать, что с детства. Увлечения были разные, вплоть до железа. Сейчас я больше стараюсь бегать и занимаюсь гимнастическими упражнениями – на брусьях и турнике. Спорт мне помогает переключиться, освежить голову и иммунитет, конечно, укрепляет, что тоже немаловажно при моем ритме жизни.
– Ритм жизни, действительно, незавидный. Вы говорите, завтра концерт в Москве, потом в Испании. Как выдерживаете такой безумный гастрольный график?
– Таким он стал совсем недавно. Но человек ко всему привыкает. В самолет сажусь уже как в такси. Бывают отдельные тяжелые перелеты, скажем, в декабре играл в Чите, а накануне был концерт в Москве, и прилететь заранее я просто не мог. Поэтому летел ночью, а спать в самолете очень неудобно. Днем едва мог немного отдохнуть, а вечером уже идти играть. Такие длинные перелеты, после которых сразу нужно играть, конечно, сложно воспринимаются. К этому я пока не могу привыкнуть.
– А климатическая разница для Вас сильно ощутима?
– Да, особенно если речь идет о путешествии на Восток. У меня супруга – арфистка (Оксана Сидягина). В феврале мы вместе выступали в Таиланде, там такой климат, что просто невозможно что-либо делать. В мае мы едем в Японию. Надеюсь, там будет легче.
– С супругой у Вас, наверное, интересный дуэт. Вы часто вместе концертируете?
– К сожалению, нет. Камерный репертуар для арфы и фортепиано крайне скудный. Поэтому чаще мы выступаем по отдельности, но иногда удается организовать совместные концерты.
– Но ведь можно сделать переложения для арфы и фортепиано.
– В принципе можно. Но нам не очень нравится это сочетание. Арфа прекрасно звучит со струнными и духовыми инструментами. А с роялем… Ведь фактуры произведений для фортепиано и арфы очень похожи. В итоге получается, как говорится, ни то ни сё. Мы попросту не видим смысла их соединять.
Беседовала Наталья Григорьева
