В начале февраля в краеведческом музее стартовала выставка «Бутафорское счастье». В рамках проекта, объединившего музей и творческое объединение «Красный матрос», состоялись встречи поэта, издателя и основателя творческого объединения «Красный матрос» Михаила Сапего с саратовцами. Мы также встретились с Михаилом и поговорили о современном фольклоре, российской истории и творчестве.   

– Михаил, Вы начинали в «Митьках». Как родился собственный проект, и почему Вы дали ему такое название – «Красный матрос»?

– В названии нет ничего странного и удивительного. Во-первых, потому что я сам – бывший матрос, а красный, потому что я сам – «красный». Никаких «скелетов» в шкафу здесь нет. Это вполне кондовое советское словосочетание, такое же как красный пекарь, красный токарь и так далее.

– Вы говорите: «Я сам красный». Что конкретно имеете в виду?

– То, что имелось в виду в Советском Союзе. Я порождение того времени, со всеми его плюсами и минусами. Я недолго думал, когда встал вопрос о названии, а потом что-то переделывать не имело смысла. «Митьки», например, – народ довольно пестрый. Есть многое, что их объединяет, но у каждого из них – свои взгляды и предпочтения, в том числе политические. Когда я пришел к «Митькам», и меня приняли, у меня была кличка «Матрос», потом прибавилось «Красный». Издательство появилось, потому что хотелось заняться чем-то самостоятельным. Поначалу в лоне «Митьков», но уже несколько лет прошло с тех пор, как я вышел из этого объединения, потому что «Красный матрос» отнимает много сил. Пришлось принять решение в сторону автономного плавания, если уж говорить в морской терминологии.

– Получается, в Вас объединились две достаточно далекие друг от друга натуры – моряк и человек искусства…

– А по-моему, они очень близки. Меня вполне можно рассматривать как пример советского человека. В одной песне про матроса есть строчка: «Он шел на Одессу, а вышел к Херсону», – то есть мы зачастую готовим себя к одной деятельности, а в жизни случаются чудеса. Если честно, я и сам до конца не понимаю, как это произошло. Но уже 20 лет я занимаюсь тем, чем занимаюсь… В юности писал стихи, в начале перестройки знакомился со многими интересными людьми, тогда очень живым и кипучим организмом был ленинградский андеграунд. Все это я впитывал, что-то брал для себя, что-то отбрасывал. Со временем сформировались собственные взгляды и пристрастия, появилось желание делать что-то самостоятельно, а вокруг была масса талантливых друзей, которые могли дать хороший совет. Поэтому, оглядываясь на 20-летний путь «Красного матроса», я понимаю, что этот путь был плавным именно благодаря тому, какие люди были рядом со мной. Мне в этом плане очень повезло.

– То есть в искусстве Вы определялись в достаточно взрослом возрасте. Или все-таки были какие-то предпосылки в детстве, в семье?

– Определялся уже взрослым, в 33 года. В детстве я начал писать стихи. Потом повлияла морская романтика. Тем более что у нас уже целая династия в этой профессии, отец и дядя – моряки, поэтому я особенно и не раздумывал о том, куда мне поступать.

– Получается, в семье никто искусством не занимался…

– Нет, не занимался. Если честно, слово «искусство» я не очень люблю. Есть базовые слова, которые люди часто используют, отчего они становятся выхолощенными. Когда мне говорят: «искусство», я всегда слышу: «искусственный», поэтому позволю себе перехватить ваш возможный будущий вопрос по поводу моего увлечения народным творчеством. Да, я именно на фольклоре остановил свой выбор, потому что это живое, безыскусное, простодушное… Это именно то, что меня всегда привлекало и в людях, и в текстах. Притягивает то, что сделано от сердца, будь это сердце ребенка, или старушки, или простого человека.

В том и дело, что если простой человек оставляет после себя дневники, значит, ему есть, что сказать. Значит, у него есть позиция. За годы работы я издал более 250 книг, альбомов и музыкальных проектов. Основной вектор в этих изданиях – народное творчество, поиск дневников, девичьих альбомов, поделок, рисунков – всего, что было частью народной. Мне гораздо проще общаться с этим, чем с каким-то высоколобым мастерством, при всем уважении к нему. Мне не чуждо высокое искусство – могу и оперу слушать, и балет смотреть, но я воспринимаю его как зритель. А как исследователю и следопыту мне ближе и интереснее народное творчество. Жизнь – очень непростая штука. И я, как любой творческий человек, тоже искал то занятие, которое будет нравиться, помогать справляться с депрессиями, а если то, что я делаю, нравится кому-то еще, это же прекрасно!

Далеко не всегда в этом творчестве есть удовольствие, конечно. Например, я издал два блокадных дневника (дневники школьниц, написанные во время блокады Ленинграда. – прим. Авт.). Читая их, невозможно получать удовольствие – в них спрессован весь ужас войны и блокады города. Но я ведь не просто расшифровал эти записи, я раскручиваю их дальнейшую жизнь – как они выжили, что с ними стало впоследствии. Каждый из героев этих книг становится для меня почти родней.

– Михаил, как эти записи попадают Вам в руки?

– Можно, наверное, догадаться… Что-то я сам нахожу, поскольку уже имею некий благоприобретенный «нюх», интуицию, которой обладает каждый коллекционер. Это та самая способность узреть что-то удивительное и драгоценное на каком-нибудь блошином рынке…

– В этом удивляет сам факт: неужели кто-то продает на блошиных рынках дневниковые записи своих прабабушек?

– Представить такое можно, но в большинстве случаев прабабушки, к сожалению, уже умерли. Причем умерли в какой-нибудь коммунальной квартире, которая со временем разграбляется. Или выкупается новыми хозяевами, которые начинают делать «евроремонт» и выбрасывают все с чердаков и антресолей. Выброшенное достается людям, которые в целях заработка, не очень понимая, что именно они держат в руках, несут вещи на барахолку. Я не помню такого, чтобы какие-нибудь «Иваны, не помнящие родства» продавали дневники своих бабушек. Хотя сейчас, наверное, можно представить что угодно. Сам институт семьи у нас распадается, к сожалению, и связи поколений больше нет. Там, где есть семья, все архивы, альбомы и фотографии передаются от отца к сыну. Когда по каким-то причинам род пресекается, былая семейная реликвия становится просто вещью, которая стоит столько-то рублей. Покупая такие вещи, я считаю себя коллекционером, но не похожим на пушкинского Кощея, который «над златом чахнет…» Я считаю своим долгом делиться с другими своей коллекцией, потому что это может кого-то ободрить, чему-то научить или даже помочь воспитать в себе что-то доброе.

– Вы начали говорить о блокадных дневниках. Какие уроки Вы из них вынесли?

– Нам свойственно забывать страшные события в истории. А память нужно постоянно будить. Я думаю, что нельзя жить в Ленинграде и не иметь блокады у себя в сердце. Поэтому своего 14-летнего сына я привлекал к расшифровке дневников двух девочек, ленинградских школьниц, которые были ему почти ровесницами. Когда читаешь уже изданную книгу – это одно, когда расшифровываешь – совсем другое…

– Что значит расшифровка?

– Это же детский почерк или почерк какой-нибудь старушки, которая, может, и писать-то толком не умеет. У нее своя орфография – по принципу «как слышится, так и пишется», свои особенности написания букв, искажения слов, и пока не приноровишься к ее «голосу», понять зачастую сложно. Или был дневник украинской 10-летней девочки, которая два года как научилась писать. Кроме того, что у нее своя орфография, что-то было написано по-русски, что-то по-украински. Читая, строчку понимаешь, потом десять строк не понимаешь вообще. У меня несколько лет ушло на расшифровку этого текста, даже пришлось привлекать специалистов. Это очень небыстрая работа.

А еще, по совету друзей, практически с самого начала своей деятельности я стал по возможности выезжать на место жизни или смерти моих героев. Для меня это не только возможность найти новые факты. Сам воздух местности помогает пропитаться историей так, что люди, о которых я пишу, становятся почти родными. А страна у нас большая, поэтому много где пришлось побывать. Часто в поездках общаюсь с родственниками своих героев – до курьезов доходит. Мы можем сидеть за столом, пить чай и рассказывать друг другу – они мне о своей бабушке поведают, что знают, а потом и я расскажу то, что удалось раскопать.

Если вернуться к вопросу жизненных уроков, то, читая дневники, мы имеем человека во времени, значит, и об этом времени можем многое понять. К сожалению, наша история во многом зависит от официального мнения, и с переменами в обществе все перелицовывается. Я с этим веду незримый бой, сопротивляюсь этому именно через своих простодушных героев, которые жили в той исторической ситуации и не получали денег за записи в дневниках. Понятно, что если воспоминания оставляет губернатор, он и себя, и происходящее вокруг преподносит соответствующим образом. Старушка, наоборот, пишет, как дышит, «будто реченька журчит». Надо только прислушаться, о чем она говорит.

– Вас интересует именно советский период?

– Нет, просто я – советский человек. Как мне не интересоваться тем, что происходило совсем недавно, с моими бабушками, дедушками и другими родственниками? Думаю, что собиратель, зашоривающий себя определенными историческими рамками, делает большую ошибку, поэтому мне важно проследить именно связь времен, а не быть только на стороне своих пристрастий, которые существуют в каждом человеке. Издатель подобных записей должен быть на стороне своего героя. Это он живет в конце XIX-начале XX века, терпит какие-то лишения, попадает в приключения. Здесь не должно быть никакой «отсебятины». И если вы посмотрите книжки «Красного матроса», увидите, что предисловия там совсем небольшие, только вводящие в курс дела, но ни к чему не призывающие.

– К какому периоду относятся наиболее ранние записи, которые Вам удалось найти?

– Самые ранние – люди XIX века, есть XX век – ранний советский период, период войны. Причем документы, с которыми я работаю, не всегда связаны с судьбами людей. Это могут быть какие-то события, например, крупные аварии. Это могут быть записи о каком-то городе. Однажды в книжной лавке мне в руки попалась тетрадка «Записи о городе Торопце. Лето 1936 года». Обычная школьная тетрадочка, выцветшая, испещренная довольно убористым почерком. Я прочел и понял, что надо ехать в Торопец и заниматься его историей. Это древний русский город, и понятно, что человек, описывающий лето 1936 года, знает его историю – он описывает местный говор, прогулки по улицам, стенам и могильникам, записывает местные песни. Историей этого города я занимаюсь уже девять лет, и каково же было мое удивление, когда обнаружилось, что мой предок Лев Сапего в 1610 году осаждал город Торопец в течение нескольких лет, много народу погубил, так и не взял его приступом, ушел, а в хрониках хвалил торопчан за мужество.

– А в Саратове Вас что-то заинтересовало?

– Да много чего! Люди замечательные. Я же попал, что называется, «в хорошие руки». Мне сейчас пока сложно говорить конкретно. Впечатлений очень много, пытаюсь их как-то суммировать, но пока еще нахожусь на эмоциональном уровне.

– В последние годы много говорят о том, что сейчас новый фольклор уже не может появиться. Соответственно, есть и оппоненты. Какова Ваша точка зрения?

– Я думаю, что фольклор как вирус. Есть люди, есть вирус, есть носители этого вируса. Есть люди, значит, есть и фольклор. Другое дело, что он собой представляет? Не знаю. Скорее всего, должно пройти какое-то время, чтобы современные панегирики в адрес Путина, например, стали представлять интерес. Сейчас за этим пока сложно что-то ценное усмотреть. С другой стороны, как говорил Лермонтов, «богатыри не мы», в том смысле, что фольклор есть плоть от плоти самой жизни. Настоящий фольклор настоян на трудностях жизни, будь то война, блокада, первая пятилетка, революция – неважно. Градус тех событий, которые переживали люди, писавшие дневники, на мой взгляд, не сопоставим с сегодняшним. Я и занялся этим далеким прошлым, потому что настоящее как-то не очень радовало, если честно.

– Не могу не спросить: к какой оценке советской эпохи Вы пришли, читая дневники своих героев? Ведь в наши дни говорят все что угодно. Кто-то ругает, кто-то утверждает, что мы развалили прекрасную страну.

– Да, мы развалили прекрасную страну, конечно. Но это не просто мое мнение! Тот, кто говорит об обратном, либо там не жил и не знает, что говорит, либо он прекрасно понимает и знает, что лжет. Понимаете, все это слишком серьезно, чтобы говорить об этом в «розовых тонах» , на уровне нравится-не нравится. Это девушка в глянцевом журнале может нравиться или не нравиться, и это можно обсуждать. В данном случае речь идет о жизни такой огромной страны, которая включает в себя все аспекты. Ведь страну составляют люди, которые ее населяют, и все, что мы знаем об этой жизни – геройстве или трусости, верности или предательстве, – мы знаем из средств массовой информации, которые для того и существуют, чтобы создавать то или иное мнение. Хорошо было при советской власти? Хорошо или плохо было при царе Горохе? Другое дело – устраивает ли нас то, что мы слышим? Если да, то все в порядке. Если же мы чувствуем какой-то внутренний дискомфорт, значит, надо читать книги «Красного матроса». Я спасаюсь этим.

– Но ведь люди, жившие в советское время, тоже по-разному его оценивали. Не просто так, в конце концов, появились те же диссиденты.

– Все они давно стали частью истории. И восхищавшиеся вождями, и их оппоненты. И не зря Пушкин заповедал нам любить свою историю такой, какая она есть. Да, банальная фраза, и если честно посмотреть, то задашься вопросом: а как ее любить-то? Здесь мы спасли весь мир от фашизма, тут бесславно проиграли в русско-японской войне, а тут у нас Чернобыль. Но это неизбежно, это закон больших чисел. У нас большая страна, значит, и комплекс проблем будет немаленьким. Думаю, надо просто любить свою Родину. Любую ее любить. И важно, на мой взгляд, оградить детей от однозначных оценок. Хотя бы их, поскольку со взрослым, сформировавшимся мировоззрением, наверно, уже ничего не сделаешь. Детям важно передать не просто знание истории, а вложить в них то, что делает нас людьми.

– А как это передать?

– Помните, как говорится: делай, что должен, и будь, что будет. Но при этом каждый должен быть на своем месте. Не хочу хвастать, но я действительно убежден, что, кроме меня, никто не сделает то, что я делаю. И не потому, что я такой важный и хороший, а потому, что я делаю именно то, что должен. Я счастлив, потому что нашел дело своей жизни. Чем скорее мы выйдем на тот уровень, на котором каждый будет делать то, что должен, тем скорее мы и сами станем счастливее, и мир вокруг нас тоже начнет меняться.

Беседовала Наталья Григорьева